— А. М.: Помню, но это не стоит печатать. Это было в 1968 году. Я отрастил волосы длиной 55 см, и когда на торжественном собрании нам вручали студбилеты, декан Преображенский тихо сказал: «Наконец-то он постригся».

— А. М.: Я в детстве мечтал быть сторожем в зоопарке. Это не шутка. Но в 1956 году папа купил мне карту мира. Я тогда все время часами слушал радио, и оттуда узнал про Израиль, про Ближний Восток.

Конфликт стал решаемым. Существование Израиля для арабского мира выглядит нормальным. Большинство арабов к Израилю привыкли. Против — радикалы-исламисты (и экстремисты), но их позиция раздражает остальных. И еще: тамошних палестинских радикалов поддерживает шиитский Иран, а уж как его «любят» арабы-сунниты, мы знаем. Так что, думаю, нормальному палестинскому государству быть. Пусть и не завтра.

— А. М.: Она была замечательной. Наши учителя не были политизированы. Я до сих пор им благодарен за то, как нас учили арабистике, до сих пор ссылаюсь на работы «стариков». Я их читаю и почитаю. Не было у них идеологической ограниченности. Они были высочайшими профессионалами. И уже потому рисковали. Роберт Григорьевич Ланда нам читал про Палестину. Не все было просто, но он говорил по-честному. Чем дальше живу, тем больше это ценю.

— В. К.: А любовь к Магрибу — это от Ланды?

— В. К.: Кстати, моя жена (она Алжиром занимается) просила задать вам вопрос. Как вы могли перестать заниматься Алжиром?

— А. М.: Во-первых, привет жене. Во-вторых, я до сих пор слежу за Алжиром. Не знаю, попаду ли туда еще раз. Лет 15 тому назад в Анкаре я встречался с главой антитеррористического комитета Алжира. Веселый мужик, полковник. Я все уговаривал его — давай устроим что-нибудь в Алжире. Он пообещал, но, увы. Моя же жена до сих всхлипывает, когда вспоминает алжирский город Батна, где мы жили. Такое захолустье, но поди ж ты! У меня глава в мемуарах (они должны скоро выйти) называется «Гарнизонная жизнь в Алжире». Я там работал военным переводчиком.

— В. К.: А это была первая арабская страна, в которой вы оказались?

— А. М.: Вторая. Сначала был Египет. Там я чуть-чуть «насобачился» в диалекте, скорее в акценте. Когда я приехал в Алжир и заговорил в лавке мне сказали: «Вали в свой Египет».

— В. К.: А вы помните первое ощущение, когда приезжаешь в арабскую страну и все оказывается не так, как ты учил?

— А. М.: Кошмар. Именно так оно и было. Учил-учил арабский, приехал в Египет и не понял даже надпись на продовольственном магазине. Понимал отдельные слова. Все. Ощущение чудовищной беспомощности. Выходишь на улицу, и не понимаешь, чего они там говорят на своем чертовом диалекте. Первое время повеситься хотелось. И это после трех с половиной курсов — я на четвертом тогда был. Я в Египте переводил в военной авиации, работали с самолетами «Сухой». Языка толком не знаешь, в технике не разбираешься. Везло, одним словом.

— А. М.: Да всех мы помним. Наши учителя были личностями. А еще хранителями корпоративного духа. У нас был такой случай. На втором курсе мой товарищ Сережа Жилкин сдавал арабский язык. Мы все тряслись. Ждем в коридоре. Выходит Грачия Габучан, подходит к Жилкину и говорит: «Ну что, Жилкин, боишься Грачью Микаэловича?». «Боюсь, боюсь!». «Ну, пойдем выпьем». Повел его в «Националь», по хорошей рюмке коньяку выпили, и Сережа пошел сдавать доценту Габучану. Корпоративность арабистов, когда все всегда готовы помочь друг другу, может выглядеть и так.

После исламской революции в Иране к исламу стали относиться «внимательнее». За ним стали признаваться кое-какие позитивные моменты. Когда эта революция произошла, все были в шоке, думали, это «случайность». Вот незабвенный Георгий Ильич Мирский (он, кстати, был оппонентом моей диссертации по Алжиру) сразу почувствовал, что это всерьез и надолго. Серьезно отнеслась к иранской истории начальница нашего сектора Людмила Рафаиловна Полонская. Когда директором Института стал Примаков, она пришла к Примакову и предложила организовать вертикальную группу «Ислам». Евгений Максимович согласился и произнес сакраментальное «ислама на наш век хватит».

Когда на Ближнем Востоке происходят какие-то процессы — та же политизация ислама, то же ИГ³, это отражается на Центральной Азии. Все же рядом. Я бы сказал, что ты умнеешь по части Ближнего Востока, когда работаешь с Центральной Азией, и наоборот. Конечно, регионы разные, страны разные: Казахстан не Сирия, но все же… Помню: 1992 или 1993 год, ребята в Ташкенте, в Алма-Ате говорили: «Мы не Египет, у нас такого, как там, быть не может». Я это на всю жизнь запомнил. А потом выясняется: и там мусульмане, и здесь ислам. Да, вы такие, постсоветские, а они такие, пост-английские и пост-французские, но кругом авторитаризм и многовекторность. Тренды-то схожие! Арабский опыт, если его не абсолютизировать, весьма полезен для изучения того, что творится в Средней Азии, да и на Кавказе. Заниматься Центральной Азией, имея за спиной «зарубежный Восток» — удобно и выгодно.

— А. М.: Знаешь, нет. Было ощущение, что вот-вот что-то произойдет. Слишком долго сидят у власти «старики», слишком мало перемен и слишком много политического ислама, исламизма. В наших же публикациях преобладали два вопроса: первый — «Продолжим ли мы дружить с арабами?». Второй — «А нужны ли они нам, или иначе — нужны ли мы им такие?». Хотя публиковались интересные материалы о тамошней обстановке, много стали писать про ислам.

— В. К.: Вернемся к арабистике. Сохранение комплексности, как вам кажется, — это важно? Сейчас много разговоров, что ближневосточные исследования и востоковедение в целом должны стать регионалистикой. Надо ли сохранять историко-культурную комплексность?

— А. М.: Давно. Еще на первом курсе. Я его совсем не понимал, но по ночам его переписывал. И не потому что я верный мусульманин, а потому, что таким образом расслаблялся. Отец заходил и говорил: «ты что, обалдел?». А я сидел ночью и каллиграфически переписывал. Был такой знаменитый Владимир Леви. Самая его известная книжка «Я и мы». Там написано, что люди, которые заикаются и левши (а я и заикаюсь немного и наполовину левша — левой ногой играл в футбол) предрасположены к тому, чтобы писать справа налево. Вот и люблю писать по-арабски, когда пишу — отдыхаю. Все очень просто. И, конечно, не все арабы левши. Но и я не араб. Но куда денешься от арабистики?